Придумайте лингвистическую сказку с фантастическими героями, несуществующими словами, но узнаваемым действием.

Сказка про Квазя, пропавшее Ударение и Дракона Канцеляра

В стране Язычии, где буквы пасутся на полях орфографии, а фразы прыгают через строку, жил-был маленький словоёк по имени Квазь. Он был не то чтобы слово, а так — квази-слово: звучал, как будто есть, а смысла — в напёрстке. Сам Квазь называл себя «полунамёком» и очень мечтал стать настоящим словом: чтобы на него ставили переносы, из него складывали смыслы и даже спорили в комментариях.

Жил он в деревне Морфемки, в домике из слогов «ква-» и «зь» с крышей из мягкого знака. Соседями были Приставка При— (весёлая, прилипчивая), Суффикса —уля (ласковая, но упрямая), и старый мудрый Корень, которого все звали Корневич. У Корневича было сразу несколько значений, как у дуба — корней: он то про «свет», то про «светить», то про «просвет», в зависимости от того, кто к нему прицепится.

Однажды утром над Язычией протянулся серый дым из буквенной гари — это Дракон Канцеляр проснулся и потянулся, как всегда, разбуженный шумом мыслей. Канцеляр был страшен не огнём, а длиннотянью: он изрыгал такие тягучие, громоздкие обороты, что у путников крошилась память и слипались смыслы. Но в тот день он сделал ещё хуже: утащил в свои пыльные пещеры самое важное — Ударение. Без Ударения слова поплыли: замо́к стал за́мком, мука превратилась в му́ку, а Квазь и вовсе слышался то «ква́зь», то «квас», то «кваз». Письма стали ругаться, вывески — путаться, а малыши в Букварёво спорили, как правильно читать «тётя» и «тетя», и каждый был по-своему прав и не по-своему одновременно.

— Без Ударения никуда, — сказал Корневич, — распадутся наши позначальности. Кто же сумеет вернуть его из пасти Канцеляра?

Квазь поднял руку… то есть слог: он был маленьким, но решительным.

— Я пойду, — сказал он. — Хочу стать словом, а слово отвечает за смысл.

— Один не ходи, — прицепилась к нему Приставка При—. — При-годится поддержка.

— И я, — позвякивая уменьшительностью, добавила —уля. — Чтобы не было слишком грозно, будет — мило.

Так образовалось временное слово «Приквазяуля». Смешное, но бодрое. Им и двинулись в путь: по Тропе Синтаксиса, через Мост Союзов и под аркой из Скобок.

Первым на пути оказался Лес Интонаций. Деревья там шептали знаками препинания: запятые звякали, точки кивали, двоеточия глядели пристально, а вопросительные знаки всё время загибали головы. На входе их встретил Страж — старый Тире. Он протянулся поперёк тропы и сказал:

— Пройдёт тот, кто свяжет несвязанное.

— Мы — Приквазяуля, — объявился Квазь. — Ищем Ударение.

— Свяжите меня с тем, что за мной, — сказал Тире. — Без меня там паузы ломкие.

Тогда При— присоединилась к дуну ветра, —уля умягчила его, а Квазь подпрыгнул, добавив решимости. Получилось слово «приво́лна-ду́ля» — несуществующее, но удивительно звучное: волна сделалась гладкой, паузы связались, и Тире довольно вытянулся прямо, пропуская гостей.

В чаще на них напал Шорох Сомнения, известный как шуршепт: он шипел, шептал и шуршал так, что любое слово распадалось на буквы. Квазь почувствовал, как из него высыпается «зь», остаётся беспомощное «ква». Тогда —уля обняла его, превратив «ква» в «квашинку», а При— подсунула под ноги «приём» — и они вместе прошуршали, не рассыпавшись. Шуршепт отстал, потому что не смог ухватиться за ровную, хоть и смешную фразу.

За лесом начиналась Долина Омографов. Там стояли два одинаковых домика: «замок» и «замок». Один был с башнями и флюгером, другой — с ржавой щеколдой. Без Ударения хозяева путались, где жить: то рыцарь ночевал на двери, то дворник пытался закрыть крепость.

— Поможем? — спросила —уля.

Квазь задумался. Он не знал, как ставить Ударение, но знал, как просить ясности. Он составил просьбу: «Пожа́луйста, выделись сам». И над башнями вспыхнула звёздочка, будто кто-то вспомнил старую песню; к щеколде же прилетел тяжёлый камешек «зáмкнуть» и тихо звякнул — всё уладилось без ссор. Домики покивали в такт и подсказали дорогу к Пещерам Канцеляра: нужно идти по Реке Перечней, пока вода не начнёт «а именно» и «в частности» кругами.

Река Перечней была вязкая, как папка с приложениями. На каждом берегу лежали «сроки», «мероприятия», «меры по обеспечению», и всякое «в целях повышения». Поток тянул вниз, обещая утонуть в пункте 4.2.3. При— чуть было не приклеилась к «принятию своевременных мер», —уля устала, а Квазь начал терять звук.

— Канцеляр силён там, где длинно и мутно, — вспомнил Квазь слова Корневича. — Значит, нужно коротко и ясно.

Он собрал в ладони маленькое «да» и короткое «нет», скатал из них две простые точки и набросал мостик из пунктов: «Кто? Мы. Куда? К Ударению. Зачем? Чтобы вернулось». Река послушно сузилась, как если бы кто-то перечитал текст и удалил лишнее. Они перешли по мосту, а перекати-приложение «в целях повышения» тихо укатилось к своим.

И вот — Пещера Канцеляра. У входа висела табличка: «В связи с вышеизложенным, посещение допускается в рамках положений, в той части, в которой…» — дальше текст уходил в темноту и эхом возвращался «в которой… в которой…».

Внутри было много пыли и словесной паутины. На высокой полке сидело Ударение — крохотная птица с острым клювиком и пружинной лапкой. Она то и дело подпрыгивала, пытаясь поставить себя куда надо, но Канцеляр держал её невидимой бечёвкой из оборотов: «руководствуясь», «исходя из», «в целях обеспечения».

— Отдавай! — крикнул Квазь, хотя голос дрогнул.

Из глубины пещеры выполз Дракон Канцеляр: длинный, как предложение без запятых, и серый, как ксерокопия. Он зевнул, и из пасти выпали абзацы.

— Зачем сокращать, коли можно удлинять? — протянул он. — Длинное туманит, туманное управляет.

Квазь сделал шаг и… споткнулся о собственное «зь». Он был слишком мал для битвы. Тогда При— накрыла его ладной решимостью, —уля смягчила голос, а Квазь выдохнул то единственное, что был способен сказать от сердца:

— Скажи просто.

Эти два слова отозвались в пещере, как хлопок по ковру: осыпалась пыль, обороты провисли, табличка у входа свернулась трубочкой. Канцеляр попятился: простота была ему не по зубам.

— Н-но как же уточнения? — прохрипел он. — Как же формулировки, направленные на обеспечение и реализацию?

— Будут, — кивнул Квазь. — Там, где нужны. Но не вместо смысла.

Чтобы закрепить, друзья придумали слово-ключ: «ясненько». Слово было выдуманное, но тёплое — именно такое, что понимают без слов. Их «ясненько» щёлкнуло замком, бечёвки лопнули, и Ударение вспорхнуло. Оно трижды подпрыгнуло — на «сказа́ть», на «просто́», на «ясне́нько» — и с лёгким «дзынь» уселось на плечо Квазю.

— Ты знаешь, где тебе быть? — спросил Квазь.

— Всегда там, где меня слышат, — пискнула птица. — Но иногда меня забывают в коробке «потом». Отнесёте меня домой?

Они вышли из пещеры, набирая воздух, как чистую воду. Канцеляр шипел вслед, обещая вернуться «в части, касающейся», но пещера уже захлопывалась короткой дверью «точка».

Дорога назад была иной. Лес Интонаций расправил ветви, и Тире само легло в нужное место. В Долине Омографов рыцарь махал с башни, дворник чинил щеколду и улыбался. Река Перечней текла ровно, и на берегу поставили две таблички: «Коротко» и «По делу». Шуршепт пытался шептать, но —уля шепнула в ответ «небольно», и он растворился в листве.

В Морфемках их встретили как героев. Корневич погладил усы и сказал:

— Слово — это договор. Вы договорились.

Ударение уселось на площади и устроило праздник «Подскока»: каждому слову — по прыжку на нужную букву. Дети в Букварёво радовались, что тётя снова «тётя», а не «тетя», мука перестала мучить, а замок закрываться, когда не надо.

Квазь вдруг почувствовал, как внутри него прорастает смысл. При— крепко держала за плечо, —уля светилась, как лампочка в сумерках. Корневич подошёл и предложил:

— Давайте попробуем собрать тебя по-настоящему. Есть у меня корешок «свет/смыс». С ним ты станешь не квазём, а «про-смы́сл-у́ля»… Нет, тяжеловато. Может, «при-мы́сл-ка»? Слишком хитро. А если так: «ква́ссмысл» — на вкус кисло. Или…

— Я знаю, — сказал Квазь и впервые твёрдо поставил своё Ударение. — Я буду «сказа́нь». Меня еще нет в словарях, но меня легко понять: я то, что сказано и стало. Сказа́нь.

Слова вокруг одобрительно загудели: «сказа́нь» звучало ново, но привычно, как старый друг в новой шляпе. При— стала приставкой «со-», чтобы подчеркнуть со-деланность, —уля превратилась в ласковую «-ка», когда дело касалось детских игр, а Корневич подложил корень «сказ/смыс». Так и сложилось: «сказа́нь», а для малышей — «сказа́нька».

С тех пор, когда в Язычии кто-нибудь начинал тянуть слова, Канцеляр выглядывал из своей норы, но сразу получал в ответ короткое, ясное «скажи просто». Ударение бодро подпрыгивало там, где его ждали, и не путало замки с замками. А Квазь—Сказа́нь ходил по околицам, помогал склеивать распавшиеся фразы, мирил омографы, наводил мосты между непонятыми, и каждый раз, когда ему хотелось казаться сложнее, он вспоминал, как пещера рушилась от двух слов.

И если вдруг вам попадётся непонятное «приво́лна-ду́ля» или «ясне́нько», не пугайтесь: это просто в Язычии кто-то снова связал несвязанное и поставил подскок на место. А Квазь—Сказа́нь улыбается: он ведь теперь слово, и у слова — дело.