Рассказ о походах Тутмоса |||

Расскажу, как это выглядело глазами египетского писца, который ходил в походы вместе с войском фараона. Когда Тутмос III, «Бык могучий, любимый Амоном», наконец стал править единолично, в Азии уже зрело неповиновение: хананейские князьки переглядывались на сильного правителя Митанни, мечтали выкинуть египетские гарнизоны из городов и перестать платить дань. В Фивах об этом знали: в тележках храма Амона уже лежали записи, как ещё при соправительстве многие держали верность лишь на словах. Фараон не любил длинных речей — он любил точный расчёт, темп марш-броска и удар там, где враг не ждёт.

Первый наш большой поход на север начался резко. Мы прошли через пограничную Газу, проверили склады — там было зерно и стрелы, заранее завезённые писцами снабжения, — и двинулись на Мегиддо. Там собрался союз князей Палестины и Сирии, а предводитель из Кадеша надеялся закрыться в долине эскарпами и оврагами. Полководцы уговаривали фараона идти обходом, двумя безопасными дорогами. Но Тутмос выбрал тропу через теснину Аруна — узкую, как горлышко амфоры. Мы шли гуськом, держа поводья коней, и всё время ждали засады. Засад не было. Когда колонны вывалились на равнину, враг не успел построиться.

Сражение при Мегиддо было стремительным. Наши колесницы ушли в клин, пехота сомкнула щиты. Противник дрогнул, у него была ещё сила, но когда их колесничие увидели золотую колесницу фараона, они решили, будто боги сами ступили в строй египтян. В лагере врагов бросили палатки, напитки, даже колесницы — все рванули в город, а мы за ними. Фараон хотел пробить ворота с хода, но дисциплина взяла своё: вместо преследования многие бросились собирать трофеи. Это спасло мегиддцам жизнь. Пришлось брать город осадой — мы обтянули его кольцом частоколов и ровов, перекрыли поля, и через несколько месяцев они вынесли ключи и поклонились. Князьки, ещё вчера клявшиеся Митанни, стояли перед троном Тутмоса и клялись уже Амону, а своих сыновей отправляли в Египет — учиться языку, обычаям и быть у нас заложниками, чтобы дома не забывали клятвы.

С этого момента началась ритмичная, почти ремесленная работа империи. Каждый год, когда вода в Ниле спадала и можно было идти далеко, фараон выводил войско «в азиатскую страну». Мы проверяли гарнизоны, принимали дань — медь с Кипра, ливанский кедр, лошади, колесницы, золото, лазурит, сосуды, тонкие ткани, — на непокорных спадали молнии. Город, что тянул к Митанни, лишался права на собственное войско, его стены разбирали частями, князья менялись на тех, кто помнил доброту фараона. Важные места занимали наши чиновники, а большие склады с зерном и оружием ставили близ дорог — в Газе, Яффо, Сумуре.

Шли годы, и фараон смотрел дальше, к великой реке на севере — Евфрату. Митанни не спешили выходить на открытый бой, они надеялись тянуть время, уводили коней за реки и болота. Тутмос сыграл как охотник: в Библе мы строили лодки, потом везли их кусками по суше, а когда подошли — собрали и переправились стремительно, не дав врагу времени. Мы помним тот день: на берегу Евфрата стояли конники Митанни, но, увидев, как египетские знамена переходят «великую воду», они укатили к своим степям. По пути назад фараон врезал по их опорным городам, показал, что может приходить когда захочет. Тогда же наши скульпторы высекли на берегу Евфрата царский знак — чтобы помнили, докуда дошёл Египет.

Не думайте, будто вся война — одна только рукопашная и гром колесниц. Больше всего было учёта и порядка. Мы мерили дни маршей, считали фураж, записывали каждую связку стрел, каждую упряжь. Без этого не было бы ни одной победы. Тутмос не терпел воровства и суеты: за сорванный привал мог лишить пайка, за лень — вернуть в Египет позором. Зато и награда была настоящая: в списках добычи значились десятки и сотни колесниц, кони из лучших степей, редкие породы деревьев, бронзовые доспехи иноземных князей. Часть шла в храм Амона — богам, что «идут впереди войска», часть — в казну, часть — в долю воинам. Потому и шли за ним охотно: под праведным царём богатство не воруют по дороге, а делят по правилу.

Самыми трудными всегда были города-перекрёстки — Кадеш, Угарит, те, кто тянул к Митанни. Их приходилось «воспитывать» не раз: один год приносили клятвы, другой — писали тайно на север. Тутмос умел давить не только мечом, но и выгодой: торговля через сирийские гавани ожила, караваны шли под защитой, цены падали, и тем, кто жил ремеслом, стало лучше при египтянах, чем при вечной междоусобице.

Юг не забывали: в Нубии фараон тоже укрепил порядок. Там строили крепости у порогов Нила, открывали прииски, и золото из Куша текло в Фивы, как солнечный свет. Это золото питало наши походы на север и возвращалось обратно дарами и редкостями.

К концу долгого правления карта мира для египтянина изменилась. От Нубии на юге до Евфрата на северо-востоке стояли имена Тутмоса, высеченные на камне, а между ними — сеть египетских опорных пунктов, дорог, складов, вассальных князей. Империя держалась на трёх столпах: быстром марше войска, точном учёте припасов и умении фараона делать чужих князей своими должниками и учениками. Мы, писцы, заносили всё это в анналы на стенах храма Амона в Карнаке — городов, трофеев, дани. Не ради похвальбы, а чтобы потомки знали: порядок — это тоже оружие.

Так и запомнился мне Тутмос: не только «победитель у Мегиддо», но и мастер большой дороги, где каждая стоянка просчитана, каждый союз взвешен, а каждый мятеж — предвиден. Его походы были не просто чередой битв; это была школа империи, где Египет научился держать в руках мир от пустынь юга до гор и морей севера.