В чем необычность звучания социальной темы в стихотворении Блока "Фабрика"? В соседнем доме окна жолты. По вечерам — по вечерам Скрипят задумчивые болты, Подходят люди к воротам. И глухо заперты ворота, А на стене — а на стене Недвижный кто-то, черный кто-то Людей считает в тишине. Я слышу всё с моей вершины: Он медным голосом зовет Согнуть измученные спины Внизу собравшийся народ. Они войдут и разбредутся, Навалят на спины кули. И в жолтых окнах засмеются, Что этих нищих провели. Пишите сами и развернуто.

Необычность «социального звучания» в «Фабрике» Блока в том, что тема угнетённого труда подается не в духе реалистической публицистики, а через символистскую поэтику — систему намёков, звуков, цветов и иррационального ужаса. По сути, Блок говорит о социальных отношениях языка́ми мистерии, сна и мифа. Это делает стихотворение одновременно «социальным» и «не-реалистическим».

Вот что в нём необычно и как это работает.

1. Социальный протест без лозунга
   Блок — символист, и он не выводит на сцену «хозяина» с фамилией, не называет фабрику, город, дату. Вместо газетного факта — архетипическая сцена: «глухо заперты ворота», «недвижный кто-то… людей считает». Социальная коллизия (власть/подчинение, бедность/достаток) ощущается как неотвратимый ритуал, как черная литургия индустриального мира, а не как единичный случай эксплуатации. Из-за такого обобщения стихотворение звучит шире сиюминутной агитации.

2. Метафизика вместо быта
   Главная фигура — «черный кто-то» на стене, и «медный голос». Это не конкретный надзиратель, а обезличенная сила: капитал, машина, сама система. «Медный» — металлический, колокольный, бесчеловечный тембр власти. Власть здесь не человек, а механизм, идол, оловянный бог города. Так социальное зло получает мистический масштаб — оно как стихия.

3. Цвет и звук вместо описания условий
   Блок не перечисляет смены, тарифы и нормы выработки. Он строит атмосферу: «окна жёлты» — болезненный, ядовитый свет (газовые лампы, ложная «теплота» достатка). «Скрипят задумчивые болты» — фабрика звучит как тюрьма; «глухо заперты ворота» — акустика каземата. Звукопись (скрип, глухота, медный тембр) заменяет документ и действует сильнее статистики: мы слышим, как мир смыкается над людьми.

4. Пространственная метафора власти
   Лирический герой — «с моей вершины», а «внизу собравшийся народ». Вертикаль пространства — метафора социальной вертикали и одновременно дистанции наблюдателя. «Вершина» не гарантирует всемогущества; это точка прозрения и бессилия. Сверху видна безвыходность ритуала: вошли — «разбредутся», «навалят на спины кули». Внизу — мир тяжести и принуждения.

5. Обезличивание и счёт как формула несвободы
   «Людей считает» — людей сводят к единицам учёта. Нет имён: только масса, поток, «нищие». Это ощущается страшнее, чем открытая грубость: перед нами не личная злоба, а функция системы. Человек перестаёт быть субъектом — он «считан».

6. Контраст света и смеха
   «В жёлтых окнах засмеются» — смех тех, кто по ту сторону стекла, — не живой, а фарфорово-масочный. Он звучит как издёвка самого города. Это не «работодатель» в кабинете, а безличный «смех благополучия», который питается чужой тяжестью. Социальная критика выражена не речью героя, а символом холодного, жёлтого смеха.

7. Ритм ритуала, а не марша
   Размер и повторы («по вечерам — по вечерам», «а на стене — а на стене») создают заклинательное кружение. Это не бодрый марш революции, а хоровод обречённости. Ритм убаюкивает и давит одновременно, показывая, что насилие здесь — повседневный, повторяющийся обряд.

8. Ирония без прямого гнева
   Есть сострадание к «измученным спинам» и гор