Рассказ о зимней прогулке

Снег выпал ночью — тихо, без лишних объявлений. Утром двор был похож на чистый лист бумаги, на котором ещё никто не успел поставить подпись. Окна покрылись кружевом, и, пока чайник шумел, я смотрел, как по стеклу ползут крохотные трещинки инея. Снаружи всё казалось мягким и ровным, будто город устал и прилёг подышать.

Я натянул шерстяные носки, шарф, который кололся, как строгая учительница, и вышел во двор. Воздух был прозрачным и сухим; первые вдохи щипали в носу, как мята. Снег скрипел под ботинками самым чистым звуком, который только можно услышать зимой — не писк, не хруст, а именно уверенный, пружинистый скрип. Дворовые деревья стояли в белых шапках, тонкие ветки норовили смахнуть на плечи горсти искрящегося света. У качелей, наполовину утонувших в сугробе, кто-то ночью слепил маленького снеговика с непропорционально большим носом из морковки. Он смотрел с лёгким удивлением, будто сам не ожидал появиться на свет.

Во дворе было так тихо, что звучали даже мелочи: где-то в глубине парадной шуршали почтовые пакеты, далеко на проспекте редкие машины резали снег шуршащими лезвиями шин, а над крышей, непривычно низкой от тяжести облаков, протянулся тонкий след самолёта — одинокая нитка в белом полотне. Я свернул к скверу. Там дорожки уже успели протоптать — чьи-то нетерпеливые собаки оставили хитрую каллиграфию в сугробах, а рядом аккуратно шагали дети, цепляясь валенками за след учительницы.

На лавке сидел мужчина в ушанке; он держал в руках термос и смотрел на пруд, затянутый матовым льдом. Лёд был неровный, под ним вели неспешные разговоры застрявшие пузырьки воздуха. На середине пруда двое подростков пробовали коньки: один уверенно резал дуги, второй осторожно переставлял ноги, как будто учился заново. Их смех рассыпался над гладью, как горсть стеклянных бусин. Мужчина в ушанке, заметив мой взгляд, поднял термос, будто чокнулся с пустым морозным воздухом, и улыбнулся.

Я прошёл вдоль аллеи к краю сквера, где росли старые липы. Их стволы, полузасыпанные снегом, казались то ли колоннами, то ли спинами дремлющих зверей. Кое-где с веток срывались лёгкие осадки — не снегопад, а микроскопический салют, который устраивал ветер. Он приходил из-за угла, крутил пуговицы пальто, и уходил, оставляя румянец и слегка слезящиеся глаза. Где-то в кустах просвистела синица; её голос был неожиданно тёплым, будто маленькая печка запалилась прямо в живом горле.

У выхода из сквера пахло дымом — в соседнем доме, видимо, кто-то растапливал печь или камин. Этот запах мгновенно перенёс меня в детство, к бабушкиной избушке, где зимой было слышно, как в трубе поёт ветер, а на кухне трещали в плите смолистые поленья. Я поймал себя на том, что замедляю шаг, чтобы подольше идти вместе с этим запахом, словно с попутчиком, с которым приятно молчать.

Дальше дорога вела к набережной. Река стояла, как потёртое зеркало, заиндевевшее у краёв. На льду темнели островки сухого камыша, и в каждом шевелилось что-то своё — возможно, мышиные тропы, возможно, просто фантазии. Я сошёл с тропы к перилам и положил на них ладони. Металл был холодным, чистым, таким, от которого сразу понимаешь, что живой. Солнце, низкое и бледное, выкатилось из облаков и, не нагревая, всё же осветило мир изнутри: сугробы заблестели мелкими огнями, мост показался нежнее, а даже самая потрёпанная серая стена напротив получила тонкую, но честную тень.

Навстречу прошла женщина с собакой — крупной, с белой шерстью и серьёзной мордой. Собака, не сговариваясь, ступила на нетронутый снежный край и оставила идеальные отпечатки, будто печати. Мы обменялись короткими «Здравствуйте» — это было то вежливое зимнее «здравствуйте», которое произносишь не из привычки, а потому что в мороз все люди как будто ближе друг к другу.

Я шёл обратно медленнее, чем пришёл. В сугробе у липы увидел ветку рябины: яркие ягоды казались смешными сладкими пуговицами на белом пальто земли. Поднял её, стряхнул снег — и вдруг понял, как долго я не замечал простых вещей. Мороз, свет, скрип шагов, едва уловимый запах дыма, улыбка незнакомца, хаотичный узор собачьих следов. До смешного мало нужно, чтобы почувствовать, что день не проходит зря.

Возвращаясь во двор, я оглянулся: небо постепенно голубело, пар изо рта стал менее заметным, а снеговик у качелей покосился, словно нагулялся и собирался вздремнуть. Я занёс домой в прихожую щепотку мороза, пока снимал шарф и перчатки. Чай ещё хранил утреннее тепло. Я смотрел на окно, где иней всё так же рисовал свои непонятные карты, и думал, что лучшая карта для зимней прогулки — та, которую ты сам проложил по первому, чистому снегу.