Напишите короткий рассказ об истории окультуривания дикорастущих растений человеком.

Когда я впервые положил в рот зёрнышко дикого ячменя, оно было горьким, упрямым и норовило сбежать из пальцев вместе с ветром. Я был мальчишкой, и моя мать — собирательницей: мы шли вдоль реки, а колосья ломались сами, рассыпаясь, будто природа придумала хитрый замок, чтобы не отдавать свои ключи абы кому. Тогда я ещё не знал слов «доместикация» и «неосыпаемость». Я просто видел: если сорвать самые пухлые зёрна и уронить их у стоянки, в следующем году вокруг хижин зелень гуще, а колосья тяжелее.

Годы шли, и я вырос вместе с зерном. Мы заметили, что у некоторых трав стебли покладистее, семена сидят крепче, не сыплются на землю до нашей жатвы. Этих мы щадили и оставляли семена на будущую весну. Травы будто учились у нас, а мы — у них. Из неловких охотников за колосками мы превратились в земледельцев с палками-копалками, а потом с примитивными мотыгами. Рядом укротились и бобовые — горох, чечевица: они не только кормили, но и делали землю щедрее, возвращая ей силы невидимыми узелками на корнях.

Соседи по дальним тропам рассказывали свои истории. На юго-востоке люди кормили реки, строили рисовые ступени и заставляли воду теряться в рисовых волосах — так родился рис, любящий тёплую лужу и человеческое терпение. На западе, за большой водой, диковатая трава с крошечными зёрнами стала кукурузой — раньше её мать, теосинте, прятала зерно в каменных чехлах, но люди терпеливо выбирали початки пошире и помягче. В горах одни приручили картофель — терпкий клубень, который переживал холод лучше человека. На горячих равнинах к югу фасоль обвивала палки, а тыквы превращались из пустых тыковок в сосуды и еду сразу.

Мы учились не только сеять, но и хранить. Амбары появился раньше, чем стены городов: зёрна требовали крыш, кошки — дружбы, чтобы ловить мышей, а мы — календарей, чтобы не опоздать с посевом. Ветер приносил пыльцу, а мы — привычки: оставляли лучшие семена, менялись ими на ярмарках, вели записи — сперва на глине, потом чернилами. Зёрна становились крупнее, шкурка — тоньше, стебли — ниже, чтобы не валились под собственным весом. Пшеница перестала ломать колосья — ей стало выгодно дождаться нашей жатки. Так природа и человек заключили сделку: мы берём у растений урожай, а они получают от нас путёвку в жизнь — на всё новые поля.

Иногда сделки оказывались тяжёлыми. Засухи, голод, налёты саранчи. Мы отвечали ирригацией, террасами, чередованием культур. Когда миры столкнулись через океан, зерно и люди перемешались: пшеница пошла в Новый Свет, кукуруза — в Старый, картофель отправился в северные туманы и спасал от голода целые народы. Мы научились распутывать тайный код наследственности, и садовники, не зная слова «ген», веками играли в ту же игру — отбирали нужные формы, пока учёные не подсмотрели правила.

Теперь я старик и ношу в кармане маленький мешочек с семенами. В каждом зёрнышке — тень костра, у которого моя мать сушила колосья; пар рисовых полей, зов кукурузных равнин, терпение бобовых. Каждое зёрнышко — как письмо самому себе через тысячелетия: «Мы договорились». И пока рука тянется к земле, а земля отвечает ростком, история окультуривания продолжается — медленный разговор человека с дикой травой, который давно стал семейным.